Использование мобильного приложения «Невросканнер» в диагностике тревожных расстройств и выборе терапии

В последние десятилетия отмечается неуклонный рост психических нарушений. Так, в период с 1990 по 2013 г., число пациентов, страдающих аффективной патологией, тревогой или депрессией, выросло почти на 50% от 416 до 615 миллионов человек¹. Тревожные расстройства относятся к широко распространенным психическим заболеваниям, которые начинаются в молодом трудоспособном возрасте и имеют высокую коморбидность, как с другими психическими расстройствами, так и с соматическими заболеваниями. Они занимают в 21 веке устойчивую лидирующую позицию среди психической патологии с распространенностью в населении 6.7% в годичной оценке и 12.9% в пожизненной, оценивающей долю людей, которые хотя бы однажды имели такое состояние, не зависимо от уровня социально-экономического развития страны, что было подтверждено в мета-анализе эпидемиологических исследований². В 2010 г. исследование глобального бремени заболеваний выявило, что тревожные расстройства занимают шестое место как причина инвалидности в странах с разным уровнем жизни, насчитывая 390 лет жизни с поправкой на инвалидность на 100 000 населения³.

Опрос, который был проведен совместно ВОЗ и Всемирной Психиатрической Ассоциацией (ВПА), показал, что во всем мире профессионалы наиболее часто используют диагнозы именно из данной рубрики. В МКБ 11 будет введен специальный подраздел «тревожные и связанные со страхом расстройства», при этом нарушения, связанные со стрессом, будут выделены отдельно^4,5. Однако, опрос, проведенный Российским обществом психиатров, показал, что наши специалисты значительно реже, практически в три раза, диагностируют тревожные расстройства⁶. Также трудно в полной мере доверять опубликованным данным о распространенности тревожных расстройств в нашей стране, которая, согласно министерству здравоохранения РФ в 2013 г., составила 0.3 % населения для всей рубрики F4 (невротические, связанные со стрессом и соматоформные расстройства) МКБ-10, что драматически отличается от зарубежных эпидемиологических исследований и скорее указывает на то, что пациенты с непсихотическими психическими нарушениями стараются избегать обращения за помощью в психиатрические учреждения из-за страха стигматизации, или из-за того, что считают тревогу скорее следствием, а не причиной своего болезненного состояния^7,8.

Наиболее типичным вариантом такого причинно-следственного искажения является генерализованное тревожное расстройство (ГТР), когда пациенты обращаются в первую очередь в общесоматическую сеть с жалобами на соматовегетативные проявления тревоги, в том числе на боли, связанные с повышенным мышечным напряжением и нарушения сна⁹. В лонгитюдинальном финском когортном исследовании с 10282 участниками было выявлено, что респонденты с симптомами ГТР имели на 112% больше обращений за медицинской помощью и на 74% чаще посещали врача, однако только 29% пациентов с ГТР обращались непосредственно к профильным специалистам¹⁰.

Известно, что наиболее частыми жалобами в населении и при обращении за помощью в первичную сеть являются мышечно-скелетные и головные боли, боли в спине, респираторные симптомы, утомляемость и головокружение. Эти симптомы обычно ограничены по времени и проходят самостоятельно. С другой стороны, исследования по диагностике тревожно-депрессивных расстройств, проведенные в разных странах, показывают, что чаще всего пациенты с психическими нарушениями обращаются в общемедицинскую сеть с жалобами на боли и утомляемость, что объясняется феноменом соматизации – склонностью испытывать эмоциональный дистресс на физическом уровне, причем затраты на лечения этих пациентов может возрастать практически в 15 раз^11,12.

По данным разных исследований, среди пациентов первичной медико-санитарной сети от 20% до 50% страдают психическими нарушениями, в первую очередь тревожного спектра^13–18. Европейские и американские ученые указывают на то, что пациенты с тревожными расстройствами в среднем в два раза чаще обращаются за медицинской помощью, что может объясняться разными причинами, в том числе и более тяжелым протеканием у них соматических заболеваний^19,20,21.

Эпидемиологические исследования выявили существующую связь между тревожными расстройствами и сердечно-сосудистыми заболеваниями, инсультом и диабетом^22,23.

В проспективном когортном исследовании, проведенном в Дании, было показано, что смертность среди лиц с тревожными расстройствами существенно выше, чем в популяции²⁴.

По оценке экспертов ВОЗ и специалистов в области психического здоровья для полноценного лечения тревожно-депрессивных расстройств необходимо в 2016-30 гг. затратить 147 миллиардов долларов, что могло бы помимо улучшения качества жизни и социального функционирования принести прибыль за счет повышения экономической продуктивности в 230 миллиардов от лечения депрессивных расстройств и 169 – тревожных²⁵.

Ситуация пандемии новой коронавирусной инфекции, разразившаяся в 2020 году, неся в себе все основные триггеры тревожного реагирования, такие как неопределенность, непредсказуемость и утрата иллюзии контроля негативна сказалась на психическом здоровье населения. Можно говорить о том, что в медицинском мире весь 2020 г. прошел под знаком пандемии, начиная с публикации в наиболее авторитетном журнале The Lancet в начале года сообщения о клинических проявлениях новой коронавирусной инфекции и появлении в конце года статьи с обнадеживающими результатами испытания 3 фазы вакцины SARS-CoV-2^26,27.

В британском лонгитюдном популяционном исследовании психического здоровья населения до и вовремя пандемии, в которое было включено 17452 человека, было выявлено значительное преобладание психического дистресса, который в апреле 2020 г. достиг 27.3% по сравнению с 18.9% в 2018-2019 гг., при этом показатель средних значений опросника общего здоровья (GHQ-12), предназначенного для оценки психологического благополучия и эмоциональной стабильности, также вырос с 11.5 в 2018–2019 гг. до 12.6 в апреле 2020 г., что оказалось на 0.48 пунктов выше ожидаемого значения при сохранении траектории, наблюдаемой в 2014–2018 гг. Наиболее уязвимыми оказались молодые люди в группах 18–24 и 25–34 лет, женщины и люди с маленькими детьми, которые исследователи выделили как группы риска манифестации аффективных нарушений²⁸. Американские исследователи также отмечают рост психологического дистресса среди женщин и молодых взрослых в период пандемии²⁹. Более подробное исследование Тэйлора С. и коллег выявило присутствие специфического COVID-19 стрессового синдрома, комплексного феномена, сочетающего различную комбинацию страхов, перепроверочные действия, поиск успокоения, повторное переживание травматического опыта, чрезмерное избегание и панический шоппинг. Дополнительными составляющими этого синдрома является беспокойство о материальном благополучии и ксенофобия. При этом количество людей с эмоциональными нарушениями значительно превосходило число переболевших собственно инфекцией. Интересным было открытие, что люди в состоянии дистресса использовали деструктивные формы совладания, переедая или злоупотребляя алкоголем, но не обращались за доступной психотерапевтической помощью, что заставило исследователей задаться вопросом, насколько психическое неблагополучие было осознаваемым30. Российские исследователи также пишут о склонности к соматизации психологического стресса пандемии³¹.

Психонейроиммунология, являясь новым перспективным интердисциплинарным направлением, активно изучает взаимосвязь между функционированием иммунной системы, управляющей стресс-ответом гипоталамо-гипофизарной надпочечниковой осью, и тревожными расстройствами, что логично вытекает из эволюционной функции тревожных реакций, информирующих организм об опасности и мобилизующих его в состоянии стресса. Прорыв адаптационного барьера приводит к манифестации тревожных расстройств и изменению иммунологических показателей, цитокины непосредственно настраивают работу гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой оси и воздействуют на метаболизм моноаминов и предшественника серотонина триптофана, а также ацетилхолина и глутамата. В настоящее время опубликовано достаточно много работ, демонстрирующих участие провоспалительных цитокинов и других факторов воспаления в патогенезе в первую очередь ГТР, но также и других тревожных расстройств^32–36.

Таким образом, принимая во внимание социальную нестабильность, психологический ответ населения на ситуацию пандемии, а также задействованность психонейроиммунологических факторов, логично ожидать дополнительный рост тревожных расстройств в населении, что ставит вопрос об их своевременной диагностике и лечении. Безусловно, подробная психопатологическая оценка состояния пациента, проведенная в клинической беседе специалистом в области психического здоровья, была и остается «золотым стандартом» диагностики^37–40.

Однако в клинических реалиях врачи разных специальностей достаточно часто в своей практике сталкиваются с проявлениями тревожных расстройств и нуждаются в быстрых операционализированных способах диагностики эмоциональных нарушений. Современное мобильное приложение «Невросканер» является быстрым эффективным методом скрининговой диагностики тревожно-депрессивных нарушений. Телемедицина и электронное здравоохранение (eHealth) уже прочно вошли в нашу жизнь, а специфические реалии пандемии COVID-19 дали дополнительный толчок для их развития, в том числе, и в области лечения психических расстройств. Смартфон стал одним из самых важных предметов в жизни современного человека, помимо своих многочисленных коммуникативных возможностей, он все больше используется в мобильном здравоохранении (mHealth) для диагностики, мониторинга состояния пациента, улучшения приверженности лечению и модификации образа жизни; к примеру, в урологии мобильные приложения успешно используются в целях метафилактики мочекаменной болезни^41,42,43.

Разработанное нами приложение содержит наиболее распространенные шкалы для оценки тревожно-депрессивных состояний и вегетативных нарушений. Выбранная нами госпитальная шкала тревоги и депрессии (The Hospital Anxiety and Depression Scale, HADS), является признанным инструментом самооценки. Эту шкалу пациент может заполнить самостоятельно, ожидая прием врача. Эта шкала была выбрана для масштабного исследования ЭССЕ-РФ, проведенного в различных регионах России с участием 16 877 респондентов для изучения распространенности и выраженности тревоги и депрессии как инструмент с высокой дискриминантной валидностью в отношении определения риска тревожно-депрессивных расстройств, снижающий затраты на скрининг психических нарушений и не требующий дополнительной подготовки по психиатрии. Исследователи особо подчеркнули хорошую выявляемость HADS эмоционально-поведенческих проявлений аффективной патологии у пациентов первичного звена медицинской помощи и в общей популяции⁴⁴.

Пациент также самостоятельно заполняет шкалу тревоги Спилбергера-Ханина (State-Trait Anxiety Inventory – STAI), которая позволяет выявить как уровень беспокойства, связанный с текущей жизненной ситуацией, что может быть полезным в том числе и для оценки реакции личности на болезнь и предстоящее лечение или страха прогрессирования заболевания, так и для определения выраженности тревожности как устойчивой личностной черты и направления на психотерапию. Эта методика использовалась в многочисленных диссертационных и других научных исследованиях, посвященных изучению тревожных расстройств и оценке эффективности психотерапии⁴⁵.

Вегетативные нарушения по данным эпидемиологических исследований начиная с подросткового возраста относятся к одним из наиболее частых жалоб, этот синдром включает вариабельные по происхождению проявления, в одних случаях вегетативная дисфункция выступает существенным фактором патогнеза, а в других развивается вторично, развиваясь на фоне различных психических, неврологических и соматических заболеваний. Поэтому арсенал «Невросканера» был дополнен опросником для выявлений вегетативных нарушений, разработанный одним из наиболее выдающихся отечественных вегетологов А.М. Вейном, который позволяет определить вегетативную устойчивость и оценить степень выраженности вегетативных дисфункций с помощью балльной оценки выявленных симптомов. В случае получения высокого балла по данной шкале при одновременном нормативном значении других опросников наиболее вероятным является диагноз расстройство вегетативной (автономной) нервной системы (G90, G90.8, G90.9)⁴⁶.

Для оценки симптомов депрессии была выбрана шкала оценки депрессии Монтгомери-Асберг в связи с ее краткостью, она содержит 10 пунктов, и информативностью, на протяжении последних 30 лет она является основным исследовательским инструментом в изучении депрессии и эффективности антидепрессивной терапии. Опрос по этой шкале должен проводить непосредственно сам специалист^48,49.

После сканирования шкал специалист мгновенно получает на экране результаты исследования и также может ознакомиться с подробным заключением и рекомендациями по лечению. Безусловно, как и при стандартном использовании шкал, диагноз является предварительным и должен быть дополнительно верифицирован. Количественная балльная оценка и использование тестовых методик может существенно помочь специалисту в диалоге с пациентом, убежденном в соматической природе своего недомогания. Распечатанные результаты исследования могут использоваться в ведении медицинской документации для объективизации состояния и обоснования нетрудоспособности пациента, а также для мониторинга динамики состояния, ответа на терапию, достижение ремиссии. Сравнивая результаты на разных визитах, специалист может своевременно принять решение о необходимости смены терапии при отсутствии или недостаточном ответе.

В зависимости от преобладания ситуативной, пароксизмальной, генерализованной тревоги или страхов с конкретным содержанием определяется диагноз. В классификации психических расстройств МКБ-10 выделяют тревожно-фобические, а также другие тревожные расстройства, включающие паническое расстройство, генерализованное тревожное расстройство, а также смешанное тревожно-депрессивное расстройство, обсессивно-компульсивные расстройства и реакции на тяжелый стресс и расстройства адаптации, включающие посттравматическое стрессовое расстройство. Адаптационные расстройства, как правило, связаны с тяжелыми жизненными обстоятельствами, являющимися пусковым фактором манифестации нарушений. Соматическое заболевание, особенно инвалидизирующее или с неблагоприятным прогнозом, или предстоящее инвазивное лечение могут запускать широкий спектр тревожных переживаний. Нозогенные расстройства связаны с реакцией личности на диагноз, прогноз заболевания и предстоящее лечение, отдельную группу представляют пациенты с нозофобиями – навязчивым страхом заболевания, при том, что, собственно, сам диагноз соматической патологии отсутствует, среди которых традиционно преобладают кардио- и онкофобии. Тревожные переживания часто запускает факт заболевания в близком окружении пациента или болезнь известной медийной личности, с которой пациент может себя идентифицировать. На фоне чего формируется ипохондрическая фиксация на определенных соматических ощущениях. Пандемия COVID-19 добавила в этот список коронафобию, страх заболеть коронавирусной инфекцией, противоречивая информация в интернете о клинических признаках заболевания способствует нарастанию фобических переживаний^50–54.

Интенсивность тревожного состояния определяется взаимодействием стресс-реализующих и стресс-лимитирующих систем организма. Гамма-аминомасляная кислота (ГАМК) является основным медиатором стресс-лимитирующей системы, вместе с эндогенными опиатами она участвует в регуляции эмоционального напряжения, а также ограничивает избыточные информационные потоки в головном мозге, улучшая сосредоточение внимания и целенаправленное поведение. ГАМК-эргическая регуляция становится основной мишенью противотревожного фармакологического воздействия в условиях стресса и неопределенности^55,56.

Препаратами первой линии для быстрого купирования тревожных состояний являются транквилизаторы, действие которых направлено на патогенетические механизмы тревоги. Бензодиазепиновые анксиолитики относятся к «золотому стандарту» терапии^57,58,59. Быстрый ответ на применение бензодиазепинов и их эффективность были подтверждены большой базой доказательных исследований, а в плане практического использования можно говорить о том, что за последние десятилетия в мире уже порядка полумиллиарда человек получали эту терапию⁶⁰. Этот класс транквилизаторов стимулирует бензодиазепиновый компонент ГАМК-рецептора, стимулируя ток ионов по хлорному каналу внутрь клетки и восстанавливая гиперполяризацию мембран ГАМК-эргических нейронов. Таким образом, бензодиазепины воздействуют на патогенетические механизмы развития тревожных расстройств. Являясь агонистами ГАМК рецепторов, они обеспечивают аллостерическую модуляцию ГАМК передачи и усугубляют синаптическую задержку. У различных бензодиазепинов существует индивидуальный профиль агонистического действия на различные подтипы бензодиазепиновых рецепторов, что определяет область их применения и спектр нежелательных эффектов. За счет ингибирующего действия ГАМК-эргических вставочных нейронов на амигдалярный комплекс, формирующий тревожный ответ, снижается выброс глутамата, в результате чего не только снижается тревога, но и проявляется вегетостабилизирующее действие, уменьшаются тахикардия, гипергидроз, диспноэ.

Высокий риск развития побочных эффектов определяет строгий учет и ограничения для назначения этой группы препаратов. Тофизопам имеет уникальное расположение нитрогенной группы, поэтому у него нет потенциала развития зависимости и отсутствует взаимопотенциирующее действие с алкоголем. На сегодняшний день тофизопам является практически единственным препаратом из этой группы, который не включен в список бензодиазепинов, находящихся под международным контролем в соответствие с требованиями международной конвенции ООН о психотропных веществах, что определяет возможность его назначения в различных условиях клинической практики врачами различных специальностей при выявлении тревожных расстройств у пациентов, обратившихся за медицинской помощью⁶¹.

Тофизопам оказывает противотревожное действие через амигдалярный комплекс лимбической системы, дополнительно оказывая тормозное влияние на ретикулярную формацию и неспецифические ядра таламуса ЦНС, что приводит к анксиолитическому эффекту. Нормализация эмоционального состояния и получение возможности влиять на свое тревожное состояние благоприятно влияют на конструктивное совладание с тревожным состоянием и потенциируют проблемно-решающее поведение. Положительной характеристикой является позитивное влияние на коронарный кровоток и отсутствие кардиотоксического влияния, что имеет особое значение при наличии соматической отягощенности у пациента. Дополнительно отмечается мягкий аналгезирующий эффект, за счет редукции внутреннего напряжения^62,63,64.

Длительность назначения тофизопама определяется задачами терапии. Учитывая, что в отличии антидепрессантов, эффект препарата развивается быстро – в течение первого часа с момента приема, он может назначаться в дозировке 100-200 мг, разделенной на 2 приема в профилактических целях в стрессовых ситуациях коротким курсом от нескольких дней до 2 недель, в случае выраженной тревоги, связанной с ожиданием результата диагностических процедур или предстоящими манипуляциями. К примеру, при коронафобии на время ожидания результатов ПЦР или на время ожидания манифестации инфекции после контакта с больным человеком. В случае диагностики расстройства адаптации с ведущим тревожным синдромом курс терапии должен быть более длительным: не менее полутора месяцев в дозировке 100-200 мг с дальнейшей оценкой динамики состояния; в случае сохранения стрессогенной ситуации, к примеру, угроза потери работы или финансовой стабильности, сохранение конфликтного напряжения в семье, когда оба супруга работают дома, терапия должна быть более длительной⁶⁵.

Тофизопам может успешно применяться при эмоциональных нарушениях, связанных с репродуктивным циклом у женщин, может назначаться краткосрочно для коррекции синдрома предменструального напряжения или более длительно для коррекции перименопаузальных тревожных и вегетативных нарушений⁶⁶. Неврологи успешно используют в своей практике вегетостабилизирующий эффект тофизопама в лечении расстройств вегетативной (автономной) нервной системы в средней дозировке 150 мг длительностью не менее месяца⁶⁷.

Психосоматические нарушения, в манифестации и течении которых значимая роль принадлежит психосоциальным факторам, являются труднокурабельными состояниями в медицине. Здесь речь идет как о классических психосоматических заболеваниях, к которым относятся гипертоническая болезнь, бронхиальная астма, ревматоидный артрит и др., так и о изменениях личности вследствие хронического заболевания Использование психофармакотерапии и психотерапии в комплексном лечении этих состояний позволяют значительно повысить его эффективность. Целесообразно применение тофизопама в дозе от 50 до 300 мг у пациентов с сердечно-сосудистыми заболеваниями, что позволяет стабилизировать артериальное давление, уменьшить эмоциональные и психовегетативных нарушения.

В онкологии тофизопам может быть препаратом выбора, поскольку не влияет на основное противоопухолевое лечение, не усиливает седации и астенических проявлений, он может назначаться с целью коррекции тревожных нарушений, уменьшения выраженности страха прогрессирования заболевания, нормализации сна, повышения общего уровня продуктивной активности. Препарат может назначаться вне зависимости от основного онкологического диагноза на разных стадиях злокачественного процесса, как при моно, так и при комбинированной терапии рака⁶⁸.

При выявлении коморбидных тревожных расстройств курс лечения в среднем занимает около 2 месяцев со среднетерапевтической дозировкой 100-200 мг, разделенной на несколько приемов⁶⁹.

Своевременное выявление и лечение тревожных расстройств значительно снижает риск их хронизации, позволяет адекватно использовать ресурсы здравоохранения, способствует более быстрой нормализации соматического состояния и улучшает приверженность лечению и качество жизни пациентов.

1. https://www.who.int/ru/news/item/13-04-2016-investing-in-treatment-for-depression-and-anxiety-leads-to-fourfold-return
2. Steel Z., Marnane C., Iranpour C. et al. The global prevalence of common mental disorders: a systematic review and meta-analysis // International Journal of Epidemiology. 2014. V. 43 (2). P. 476–493.
3. Stein D.J., Scott K.M., de Jonge P., Kessler R.C. Epidemiology of anxiety disorders: from surveys to nosology and back // Dialogues Clin Neurosci. 2017. V. 19(2). P. 127–136.
4. Reed G.М., Mendonça Correia J., Esparza P., Saxena S., Maj M. The WPA–WHO Global Survey of Psychiatrists’ Attitudes Towards Mental Disorders Classification // World Psychiatry. 2011. Vol. 10 (2). P. 118–131.
5. World Health Organization. The 11th Revision of the International Classification of Diseases (ICDF11) Beta Draft (Mortality and Morbidity Statistics): http://apps.who.int/clasF sifications/icd11/browse/lFm/en#.
6. Незнанов Н.Г., Мартынихин И.А., Мосолов С.Н. Диагностика и терапия тревожных расстройств в Российской Федерации: результаты опроса врачей-психиатров // Современная терапия психических расстройств. 2017. № 2. С. 2–3.
7. Демчева Н.К., Яздовская А.В., Сидорюк О.В. и др. Эпидемиологические показатели и показатели деятельности психиатрических служб в Российской Федерации (2005–2013 гг.): статистический справочник. – М.: ФГБУ «ФМИЦПН им. В.П. Сербского» Минздрава России. 2015. C. 572.
8. Костюкова Е.Г., Ладыженский М.Я. Дифференцированная фармакотерапия генерализованного тревожного расстройства // Современная терапия психических расстройств. 2018. № 1. С. 45–52.
9. Rickels K., Rynn M.A. What is generalized anxiety disorder? // The Journal of clinical psychiatry. 2001. Suppl 11. P. 4–12.
10. Kujanpää T., Jokelainen J., Auvinen J., Timonen M. Generalised anxiety disorder symptoms and utilisation of health care services. A cross-sectional study from the «Northern Finland 1966 Birth Cohort» // Scand J Prim Health Care. 2016. V. 34(2). P. 151–158.
11. Simon G.E., VonKorff M., Piccinelli M., Fullerton C., Ormel J. An international study of the relation between somatic symptoms and depression // New Engl J Med. 1999. V. 341. P. 1329–35.
12. Simon GE, VonKorff M: Somatization and psychiatric disorder in the ECA Study // Am J Psychiatry. 1991. V. 148. P. 1494–1500.
13. Костюк Г.П., Масякин А.В., Старинская М.А. О перспективах диагностики и лечения депрессивных и тревожных расстройств в общемедицинской сети // Медицинские технологии. Оценка и выбор. 2017. V. 4(29). P. 70–75.
14. Kroenke K., Price R. Symptoms in the community. Prevalence, classification and psychiatric comorbidity // Arch Inten Med. 1993. V. 153. P. 2474–80.
15. Eriksen H.R., Svendsrød R., Ursin G., Ursin H. Prevalence of subjective health complaints in the Nordic European countries in 1993 // Eur J Public Health. 1998. V. 8. P. 294–8.
16. Fahrenberg J. Somatic complaints in the German population // J Psychosom Res. 1995. V. 39. P. 809–17.
17. Escobar J.I., Rubio-Stipec M., Canino G., Karno M. Somatic symptom index (SSI): a new and abridged somatization construct. Prevalence and epidemiological correlates in two large community samples // J Nerv Ment Dis. 1989 V. 177. P. 140–6.
18. Haug T.T., Mykletun A., Dahl A.A. The association between anxiety, depression, and somatic symptoms in a large population: the HUNT-II study // Psychosom Med. 2004. V. 66. P. 845–51.

19. Wittchen H.U., Hartling S., Dukes E. et al. Generalized anxiety disorder in primary care. Patterns of healthcare utilization in Germany // MMW Fortschr Med. 2012. V. 154. Suppl. 3. P. S77–S84.
20. Gurmankin Levy A., Maselko J., Bauer M. Why do people with an anxiety disorder utilize more nonmental health care than those without? // Health Psychol. 2007. V. 26. P. 545–553.
21. Vedsted P., Christensen M.B. Frequent attenders in general practice care: a literature review with special reference to methodological considerations // Public Health. 2005. V. 119. P. 118–137.
22. Celano C.M., Daunis D.J., Lokko H.N., Campbell K.A., Huffman J.C. Anxiety disorders and cardiovascular disease // Curr Psychiatr Rep. 2016. V. 18(11). P. 838–844.
23. Roest A.M., Martens E.J., de Jonge P., Denollet J. Anxiety and risk of incident coronary heart disease: a meta-analysis // J Am College Cardiol. 2010. V. 56(1). P. 38–46.
24. Scott K.M. Depression, anxiety and incident cardiometabolic diseases // Curr Opin Psychiatry. 2014. V. 27(4). P. 289–293.
25. Meier S.M., Mattheisen M., Mors O., Mortensen P.B., Laursen T.M., Penninx B.W. Increased mortality among people with anxiety disorders: total population study // Br J Psychiatry. 2016. V. 209(3). P. 216–21.
26. Chisholm D., Sweeny K., Sheehan P., Rasmussen B., Smit F., Cuijpers P., Saxena S. Scaling-up treatment of depression and anxiety: a global return on investment analysis // Lancet Psychiatry. 2016. V. 3(5). P. 415–24.
27. Huang C., Wang Y., Li X., Ren L., Zhao J., Hu Y., Zhang L., Fan G., Xu J., Gu X., Cheng Z., Yu T. et al. Clinical features of patients infected with 2019 novel coronavirus in Wuhan, China // Lancet. 2020. V. 395(10223). P. 497–506.
28. Voysey M., Clemens S.A.C., Madhi S.A., Weckx L.Y., Folegatti P.M., Aley P.K., Angus B., Baillie V.L., Barnabas S.L., Bhorat Q.E, Bibi S. et al. Oxford COVID Vaccine Trial Group. Safety and efficacy of the ChAdOx1 nCoV-19 vaccine (AZD1222) against SARS-CoV-2: an interim analysis of four randomised controlled trials in Brazil, South Africa, and the UK // Lancet. 2020. V. S0140-6736(20). P. 32661–1.
29. Pierce M., Hope H., Ford T., Hatch S., Hotopf M., John A., Kontopantelis E., et al. Mental health before and during the COVID-19 pandemic: a longitudinal probability sample survey of the UK population // The Lancet. Psychiatry. 2020. V. 7(10). P. 883–892.

30. McGinty E.E., Presskreischer R., Han H., Barry C.L. Psychological distress and loneliness reported by US adults in 2018 and April 2020 // JAMA. 2020. Published online.
31. Taylor S., Landry C.A., Paluszek M.M., Fergus T.A., McKay D., Asmundson G.J.G. COVID stress syndrome: Concept, structure, and correlates // Depress Anxiety. 2020. V. 37(8). P. 706–714.
32. Бойко О.М., Медведева Т.И., Ениколопов С.Н., Воронцова О.Ю., Казьмина О.Ю. Психологическое состояние людей в период пандемии COVID-19 и мишени психологической работы // Психологические исследования. 2020. Т. 13. № 70. C. 1.
33. Yang C.J., Liu D., Xu Z.S., Shi S.X., Du Y.J. The pro-inflammatory cytokines, salivary cortisol and alpha-amylase are associated with generalized anxiety disorder (GAD) in patients with asthma // Neurosci Lett. 2017. V. 656. P. 15–21.
34. Vogelzangs N., Beekman A.T., de Jonge P. et al. Anxiety disorders and inflammation in a large adult cohort // Transl Psychiatry. 2013. V. 3. P. e249
35. Copeland W.E., Shanahan L., Worthman C. et al. Generalized anxiety and C-reactive protein levels: a prospective, longitudinal analysis // Psychol Med. 2012. V. 42. P. 2641–50.
36. Korkeila J., Runsten S., Ollikainen S. et al. Generalized anxiety disorder and immunity markers in a stratified population sample // Eur Psychiatry. 2010. V. 25.
37. Zahm J.L. Generalized anxiety disorder and inflammatory biomarkers in coronary heart disease: Sex-specific effects // Diss Abstr Int Sect B Sci Eng. 2018. V. 78.
38. Васильева А.В., Караваева Т.А., Полторак С.В., Мизинова Е.Б., Белан Р.М. Критерии и алгоритм диагностики тревожно-фобических расстройств // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В.М. Бехтерева. 2015. № 4. P. 117–122.
39. Васильева А.В., Караваева Т.А., Полторак С.В., Чехлатый Е.И., Лукошкина Е.П. Критерии и алгоритм диагностики генерализованного тревожного расстройства // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В.М. Бехтерева. 2015. № 3. P. 124–130.

40. Васильева А.В., Караваева Т.А., Полторак С.В., Гребенюков С.В., Колесова Ю.П. Критерии и алгоритм диагностики панического расстройства // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В.М. Бехтерева. 2015. № 2. С. 3–9.
41. Незнанов Н.Г., Васильева А.В. Основные принципы проведения первой беседы с больным при психосоматических расстройствах // Психические расстройства в общей медицине. 2019. № 1. С. 29–31.
42. Честнов О.П., Бойцов С.А., Куликов А.А., Батурин Д.И. Мобильное здравоохранение: мировой опыт и перспективы // Профилактическая медицина. 2014. V. 17(4). P. 3–9.
43. Туре Х. Мобильный мир, мобильные меры – мобильное здравоохранение: возможность для борьбы с неинфекционными заболеваниями, выступление Генерального директора Международного союза электросвязи Х. Туре 2 июля 2013 г. в рамках сессии ЭКОСОС.
44. Гаджиев Н.К., Бровкин С.С., Григорьев В.Е., Дмитриев В.В., Малхасян В.А., Шкарупа Д.Д., Писарев А.В., Мазуренко Д.А., Обидняк В.М., Попов С.В., Тагиров Н.С., Король В.Д., Петров С.Б. Метафилактика мочекаменной болезни в смартфоне, или MHEALTH по-русски // Педиатр. 2016. Т. 7. № 3. С. 84–91.
45. Шальнова С.А., Евстифеева С.Е, Деев А.Д., Артамонова Г.В., Гатагонова Т.М., Дупляков Д.В., Ефанов А.Ю., Жернакова Ю.В., Конради А.О., Либис Р.А., Минаков Э.В., Недогода С.В., Ощепкова Е.В., Романчук С.В., Ротарь О.П., Трубачева И.А., Шляхто Е.В., Бойцов С.А. Распространенность тревоги и депрессии в различных регионах Российской Федерации и ее ассоциации с социально-демографическими факторами (по данным исследования ЭССЕ-РФ) // Терапевтический архив (архив до 2018 г.). 2014. V. 86(12). P. 53–60.
46. Вассерман Л.И., Щелкова О.Ю. Медицинская психодиагностика: Теория, практика и обучение // Издательский Центр «Академия», 2003.
47. Вейн А.М. Вегетативные расстройства: клиника, диагностика, лечение // М.: МИА, 2003.
48. Montgomery S.A., Asberg M. A new depression scale designed to be sensitive to change // Br J Psychiatry. 1979. V. 134. P. 382–389.
49. Психиатрия: национальное руководство // гл. ред. Ю. А. Александровский, Н. Г. Незнанов. –2-е изд., перераб. и доп. – М.: ГЭОТАР-Медиа, 2018. C. 1008.

50. Asmundson G.J.G., Taylor S. Coronaphobia: fear and the 2019-nCoV outbreak // J. Anxiety Disord. 2020. V. 70. P. 102196
51. Васильева А. В. Пандемия и адаптационные тревожные расстройства: возможности терапии // Журнал неврологии и психиатрии им. С.С. Корсакова. 2020. V. 120(5). P. 146–152.
52. Караваева Т.А., Васильева А.В., Семиглазова Т.Ю., Карицкий А.П., Лукошкина Е.П., Беляев А.М. Алгоритм диагностики тревожных расстройств невротического уровня у онкологических больных // Вопросы онкологии. 2016. №2. С. 355–360.
53. Мизинова Е.Б., Караваева Т.А., Полторак С.В., Белан Р.М. Иррациональные когнитивные установки больных с тревожно-фобическими невротическими расстройствами как мишени психотерапии // Обозрение психиатрии и медицинской психологии имени В.М. Бехтерева. 2017. № 1. 53–57.
54. Волель Б.А., Петелин Д.С., Романов Д.В., Воронова Е.И., Копылов Ф.Ю. Бекетов В.Д. Алгоритмы диагностики и терапии психических расстройств в общемедицинской практике: учебное пособие. Москва, 2020. C. 78.
55. Мартюшев-Поклад А.В., Воронина Т.А. Стресслимитирующие системы и нейрональная пластичность в патогенезе психических и неврологических расстройств // Обзоры по клинической фармакологии и лекарственной терапии. 2003. Т. 2. № 4. С. 15–25.
56. Рациональная фармакотерапия в психиатрической практике. Под. ред. Александровский Ю. А., Незнанов Н. Г. М.: ГЭОТАР-Медиа; 2014.
57. Bandelow B., Sher L., Bunevicius R., Hollander E., Kasper S., Zohar J., Möller H.J. Guidelines for the pharmacological treatment of anxiety disorders, obsessive-compulsive disorder and posttraumatic stress disorder in primary care // Int J Psychiatry Clin Pract. 2012. V. 16(2). P. 77–84.
58. Александровский Ю.А. Пограничные непсихотические психические расстройства // Психиатрия: национальное руководство. Гл. ред. Александровский Ю. А., Незнанов Н. Г. 2-е изд., перераб. и доп. М.: ГЭОТАР-Медиа; 2018. С. 451–460.
59. Васильева А.В., Караваева Т.А., Полторак С. В., Колесова Ю. П. Принципы и алгоритмы психофармакологического лечения тревожных расстройств невротического уровня (тревожно-фобических, панического и генерализованного тревожного расстройств) // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В.М. Бехтерева. 2016. С. (1). Т. 3–10.

60. Ладыженский М.Я., Городничев А.В., Костюкова Е.Г. Бензодиазепиновые анксиолитики: востребованы ли они сегодня? // Современная терапия психических расстройств. 2014. № 2. С. 20–25.
61. Порсева Н.Ю., Дворская О.Н., Солонинина А.В. Регламентация обращения лекарственных препаратов, производных бензодиазепина // Современные проблемы науки и образования. 2013. №3.
62. Ронаи Ш., Орос Ф., Болла К. Применение Грандаксина в амбулаторной практике // Венгер. фармакотер. 1975. C. 4–10.
63. Вейн А.М., Артеменко А.Р., Окнин В.Ю., Поморцев И.В. Эффективность Грандаксина в коррекции психовегетативных расстройств // Клиническая медицина. 1999. Т. 6. С. 41–45.
64. Васильева А.В., Караваева Т.А., Семиглазова Т.Ю. Особенности психофармакотерапии онкологических больных с тревожными расстройствами // Вопросы онкологии. 2018. Т. 64(5). С. 567–661.
65. Аведисова А. С., Александровский Ю. А., Павлова М. С. О выборе психотропных препаратов для лечения расстройств адаптации у вынужденных переселенцев // Российский психиатрический журнал. 1998. Т. 4. С. 7–10.
66. Васильева А.В. Тревога в практике гинеколога. Взгляд психиатра // Российский медицинский журнал. 2018. № 5(1). С. 51–55.
67. Дюкова Г.М., Саксонова Е.В., Голубев В.Л. Грандаксин в неврологической практике (мультицентровое исследование) // Журн. неврол. и психиатр. им. С.С. Корсакова. 2009. Т. 9. С. 44–48.
68. Васильева А.В., Караваева Т.А., Семиглазова Т.Ю. Особенности психофармакотерапии онкологических больных с тревожными расстройствами // Вопросы онкологии. 2018. Т. 64(5). С. 567–661.
69. Александровский Ю.А., Аведисова А.С., Павлова М.С. О вегетотропном эффекте Грандаксина при лечении невротических расстройств в общесоматической практике // Терапевтический архив. 1998. Т. 10. С. 76–85.